Негрский старорус[СИ] - Сергей Шведов

Негры в ответ становились все наглей, и чем чаще стреляли, тем чаще попадали, а белая пьянь из команды Кромасса все чаще накуривалась до одури марихуаны. Тогда их хоть голыми руками бери. С наемниками — «вьетнамцами» из Америки в лагере появились выставленные на шестах у палаток связки высушенных черных ушей. Убитый черномазый уже стоил шестьсот долларов. Шест у палатки Лопсяка был голый. Он никогда не охотился с американцами на людей, убивал только вооруженных и только в бою. Ушей у убитых не отрезал. Кромасс поэтому платил ему сущие крохи.

Оплату увеличивали от месяца к месяцу, и вот однажды в Ботсване эти псы «вьетнамцы», как с цепи сорвались, в погоне за добычей. Вывешивали уши уже длинными связками, как у нас бабки выставляют на рынки сухие грибы.

Констраде как–то ночью подошел к палатке, где уже почти засыпал Лопсяк:

— Команданте Лопес, ты был вчера с американосами на руднике?

Лопсяк сонно помотал головой.

— Ничего не знаешь? Это нам вот… — Констраде снова, как когда–то, нарисовал петлю вокруг своей шеи. — Нужно уходить.

— Куда?

— В Родезию. Я английский тоже знаю, с шести лет в отеле работал. В Родезии много белых для тебя. Много работы для Бау. Много долларов. А теперь пошли!

— Куда?

— Покажу — узнаешь.

Луна предательски высветила их, едва они вышли на поляну. Было слишком тихо для джунглей в эту пору. Все живое словно вымерло, ни звука, только тягучие запахи и густая глянцевитая зелень, незаметно переходящая в непроглядную тьму. Сладковатая вонь попорченной тушенки потом преследовала Лопсяка долгие годы, почти год после увиденной картины не ел мясных консервов.

— Смотри, команданте.

В центре поляны громоздилась мусорная куча, приваленная листвой. Констраде включил фонарь: гора черных курчавых голов с обрезанными ушами, перекошенные от ужаса лица, выпученные в страхе глаза с невероятно яркими белками, такие же ослепительно белые оскаленные зубы. Зашуршала с омерзительным шипением листва, и из груды черепов подняли острые головки тонкие змейки.

Если бы не Кромасс, Лопсяк перебил бы всех пьяных «вьетнамцев» в лагере до последнего, но похоронили после его буйства только троих. Кромасс связал Лопсяка брезентовыми ремешками и бросил протрезвиться в бассейн с водой, посчитав за пьяного или обкуренного. Кровавые разборки между подгулявшими наемниками были не так уж редки.

Констраде поставили охранять проштрафившегося Лопсяка на импровизированной гауптвахте — в снятом с грузовика фургончике. Мальчишка приоткрыл дверь и протянул Лопсяку на ладони блестящий зацепной карабинчик:

— Смотри, команданте Лопес. Какой красивый, как серебряный.

— А зачем тебе было нужно его срезать с вытяжного троса парашюта?

— Посмотри получше, какой он блестящий. Звенит и щелкает, как стальной, но он из кадмия, гнется, если сильно придавить. Тебе старые парашютисты не рассказывали, зачем такие штучки из аккумулятора делают?

— Нет.

— Если этим карабинчиком зацепить парашютный трос и спрыгнуть, то он разогнется и фук! — парашют не раскроется. Верная смерть при прыжках с малой высоты, а у нас только так прыгают.

— Спасибо, Констраде. — Лопсяк сунул карабинчик в карман и протянул мальчишке все свои доллары:

— Тебе на обзаведение. Беги отсюда хоть в Родезию, хоть к черту на рога, чтобы тебя свои же не шлепнули и уши не отрезали.

— А деньги зачем?

— Когда ты еще там в своем отеле первую зарплату получишь…

Из–за этих денег, судя по всему, Констраде и шлепнули в Ливингстоне, как сообщил ему Кромасс со слов представителей местной полиции. А карабинчик тот парашютный Лопсяк хранил в нагрудном кармане. Поэтому он еще пуще блестел, как отшлифованный.

— Все, мой капитан, — сказал Лопсяк, ожидая выстрела в спину. — Больше с твоими головорезами на операцию ходить не буду, хоть мне самому уши обрежь.

— И прекрасно, Рамон. Мне сейчас больше не нужны полевые командиры. Хочешь, летай со Смитом на его «саранче». Его одного отпускать в полет уже опасно. Летай с ним, только не забывай, что где–то сидит невидимый бухгалтер и корпит над ведомостями по выплатам за боевые операции. Там все отмечено, кто, за что и сколько получил. Если что, то русские тоже считать умеют. И дебит с кредитом твоей жизни сведут.

4

Австралиец Смит оказался молодым парнем, но руки у него тряслись, а все лицо было подернуто красноватыми прожилками от беспробудного пьянства. Он мотался по югу Африки на одномоторном «Фэрчайлде», подобранном не иначе как на свалке. В боевых вылазках наемников он не участвовал, оружия никогда при себе не имел да и стрелять не собирался.

Он не придумывал для себя оправдания, а был совершенно согласен, что занимается нечестным бизнесом. Он же австралиец, потомок отсидевших свое предков–каторжников, поэтому–то ему и не зазорно было заниматься противозаконным делом. Наследственность, что поделаешь. Ел Смит все подряд, словно был убежден, что весь мир — тюрьма, а тюремная баланда и есть тюремная баланда, другой не дадут, а брюхо все–таки набить надо. Более неприхотливого и покладистого наемника Лопсяку встречать не приходилось.

Необузданный нрав Смит проявлял только к спиртному. Это было его второе кредо: Австралия это все равно что Англия, а Англия это еще и Шотландия, а где шотландец, там и виски. Поэтому ему нередко хватало трезвого рассудка лишь на то, чтобы поднять в воздух свой крохотный самолетик. Под конец полета за штурвалом раздавался могучий храп, и сажать машину на грунтовку приходилось самому Лопсяку. Жить захочешь — научишься и самолетом управлять.

Третий пункт его убеждений состоял в том, что женщина — сугубо предмет потребления, и больше ничто. Куда бы они ни прилетали, он начинал деловито торговаться с сутенерами, мужьями или братьями местных чернокожих красоток. Неизвестно, остановил бы ли его СПИД, но тогда про эту чуму 20‑го века еще не слышали.

А вот и четвертый пункт его мировоззрения — никогда не скупиться, скупой платит дважды.

В какой–то деревне Смит щедро расплатился со сморщенным стариком с раскосыми глазами и велел ему подобрать ему на свой вкус самую красивую девушку в деревне, только чтобы обязательно была с раскосыми глазами.

— В Мозамбике обитают негритянские монголы или монгольские негры, а узкоглазые красавицы мне нравятся больше всех, особенно филиппинки.

Старик в ответ закричал, потрясая над головой деньгами, а Смит не зная португальского, то и дело накидывал старику по пятерке.

— Переведи ему, что это хорошая цена за чернокожую, — сказал Смит.

— Смит, не будь дураком, — усмехнулся Лопсяк. — Он говорит, ты слишком много даешь за ласки местной красавицы.

Смит добавил старику еще десятку. Старик только пуще взбеленился.

— Да говорят тебе, дурная башка, это слишком много, — попытался Лопсяк растолковать сильно поддатому напарнику. — Дед говорит, что за такие деньги он готов продать тебе настоящую белую девушку. Ее покойный отец был богом для этой деревни.

— Каким еще богом? — оторопел Смит.

— Любой врач для аборигенов всегда в ранге бога. Холера, знаешь, и богов не щадит — доктор умер тут же вместе с женой, а грудную девочку в деревне вырастили.

— У меня перед глазами все плывет, — замотал головой Смит. — Да, в жару перебирать виски никак нельзя. Я ж тебе говорил, нужно брать в полет только пальмовое пиво. Что–то мне расхотелось развлекаться с девками. Полетели назад.

Старик схватил Смита за руку и потащил в темную хижину. Смит вырвался, тогда старик затащил в хижину из соломы Лопсяка, который так и остолбенел — на циновке сидела голая по пояс белокурая девочка лет пятнадцати с чистыми голубыми глазами, словно вчера приехала в Африку из какой–нибудь белорусской деревни.

— Смотри, солдат, она — белая, — старик принялся задирать ей подол юбки из сухих листьев.

Лопсяк зажмурился и выскочил со смехом.

— Смит, иди сам разбирайся!

— Чего ему опять неймется?

— Хочет доказать по срамному волосу, что девушка — белая по рождению, а не мулатка.

— Да пошел он со своими доказательствами, меня сейчас вытошнит от этих срамных волос. Полетели отсюда!

Чихнул стартер. Закрутился пропеллер, но путь самолету загородил старик, державший за руку упирающуюся девушку.

— Чего ему еще надо?

— Упрямый, как ты. Говорит, за такие деньги ты ее купил, теперь она твоя, и поэтому должен забрать с собой.

— Переведи ему, я их сейчас обоих пропеллером порублю.

— Зачем так сразу? Заведешь себе белую любовницу. Забери ее в Сидаду, найми там бунгало и развлекайся с ней от случая к случаю.

— Я в жизни ни разу даже собаки не заводил, чтобы меня никто ничем не связывал.